В чем ошибся Хантингтон?

Игорь Яковенко • 09 июня 2018
Цивилизации возникают тогда, когда появляется город, письменность, государство, то есть позже культуры. Сама культура, особая форма организации деятельности человека, возникает вместе с человеком в акте антропогенеза.

    После терактов в Нью-Йорке и Вашингтоне прошло уже несколько лет, но мы видим, что общество евроатлантической цивилизации оказалось не готово к осмыслению произошедшего. Люди пытаются понять качественно новую ситуацию, исходя из старых морализирующих представлений. Однако нужно сказать: то, что происходит, свершается в рамках некоторой исторической логики.

    Ее можно будет понять, если посмотреть на события с иной точки зрения — развития локальных цивилизаций, или цивилизационного анализа. Есть теория — она разрабатывалась усилиями Данилевского, Шпенглера, Тойнби, Сорокина и других ученых, — которая рассматривает историю человечества как процесс возникновения, одновременного существования, диалектического взаимодействия и борьбы совокупности локальных цивилизаций.

    Вот появляются цивилизации Египта, Месопотамии, Китая, потом возникает греческая цивилизация, затем римская. В каждый момент времени существует целый ряд цивилизаций: христианская (она дробится на западную протестантскую и католическую и восточную православную), исламская. Именно религии структурируют эти цивилизации. История ХХ века показала, что структурирующим принципом может быть еще и идеология: была попытка создать советскую цивилизацию на основе идеологии, а не религии. И есть синкретические цивилизации — китайская и индийская, где нет единого религиозного принципа. Но так или иначе, каждая цивилизация — некая целостность, отдельный космос, и каждая мыслит себя как самодостаточный, самый правильный, единственно верный мир. Территории же между цивилизациями тяготеют к тем, кто им ближе. А история человечества, с точки зрения цивилизационного анализа, видится как процесс рождения, взаимодействия и гибели цивилизаций. Они торгуют между собой, воюют, учатся друг у друга технологиям, погибают, переходят в другое качество. И так было всегда.

    Цивилизации возникают тогда, когда появляется город, письменность, государство, то есть позже культуры. Сама культура, особая форма организации деятельности человека, возникает вместе с человеком в акте антропогенеза. И если культуру понимать именно как способ, благодаря которому человек выживает, то цивилизацию можно трактовать как особую стратегию жизни, возникающую на некоторой территории. Разные культуры — разные стратегии. Скажем, экстенсивная стратегия — это когда общество захватывает все новые территории, присваивает чужое. Или интенсивная стратегия. Суть ее в том, что постоянно наращивается сложность социальных и культурных структур, ищутся и находятся качественно новые решения. Разные стратегии конституируют разные цивилизации.

    Для цивилизаций, которые выстраиваются вокруг мировых религий, цивилизационные принципы фиксируются в религиозных догматах. Это ответы на вопросы, что есть человек, что есть жизнь человека, что есть смысл, цель его жизни, что есть общество. Что первично? Человек или общество? Сами эти вопросы заложены в природе человека. Религии находят на них свои специфические и, заметим, разные ответы. Поэтому-то и маркируют цивилизации по религиям. Ибо, отвечая так, а не иначе, конкретная религия задает некий способ жизни, который мы просматриваем на всей территории, например, исламской или христианско-православной цивилизации.

    В исламе есть очень разные страны, но при всем разнообразии существует нечто общее, что их объединяет. То же и в мире христианском. Стиль, образ жизни, историческое поведение, все разнообразие искусства и быта, то, что пронизывает всю толщу бытия человека, все его самопроявления — вот что такое религия, создавшая цивилизацию.

    В последнее время все чаще вспоминают известную статью С. Хантингтона «Столкновение цивилизаций и новый мировой порядок». Хантингтон фиксирует важный момент: цивилизации постоянно конкурируют между собой за два ресурса — территорию и людей. Цивилизация живет постольку, поскольку есть люди, которые ее воспроизводят. Она живет в людях, вкладывая в их сознание императив верности «своей» цивилизации.

    Для русского человека в XVII веке самым страшным ругательством было: «Увидел бы я тебя в католической вере». Это значило променять веру, продать душу. Для настоящего мусульманина стать христианином хуже, чем умереть. Цивилизация всеми силами привязывает к себе человека, выстраивая запреты, карая, — так она работает.

    И понятно, что она живет на территории; без нее, как и без людей, цивилизация невозможна. Конкуренция — процесс постоянный. Она в высшей степени многообразна, включает в себя не только войны, но и миграции. Когда люди уезжают, условно говоря, из Бангладеш в Германию, при этом в третьем поколении становятся баптистами, католиками, растворяются в другом мире, это ведь тоже проявление конкуренции. Это и мода, и обмен товарами, идеями, технологиями. Постоянный процесс конкуренции может проходить в сравнительно мирных формах, может — в формах политического покорения. Но и покорение подчас не значит растворение. Скажем, европейская цивилизация в XIX веке владела половиной исламского мира. Были колонии или полуколонии, народы влачили жалкое существование, однако оставались исламскими. Мы постоянно видим разные коллизии взаимодействия цивилизаций между собой. На мой взгляд, Хантингтон проглядел, что динамика конкуренции за людей и территории — универсальный принцип. Прогнозируя будущее столкновение цивилизаций, он не заметил, что они были всегда. Цивилизации живы своим постоянным взаимодействием с остальным миром, обмениваясь и обогащаясь товарами, идея-ми, технологиями. Конкурентный диалог — вот условие их существования.

    Есть понятие исторического вызова, его ввел Тойнби. И это - ключевой момент в происходящем. Мы назовем другое слово — модернизация. Часто оно понимается узко — как развитие экономики, наращивание промышленности. На самом деле, суть модернизации состоит в том, чтобы из одного качества имманентно-статичного общества, то есть общества, ориентированного на традиции и воспроизводящего себя в качественно неизменном виде, перейти в имманентно-динамичное состояние. Именно этот переход и составляет смысл всех модернизационных преобразований. Они могут длиться веками и всегда происходят очень болезненно, поскольку статичный и динамичный человек — это два разных исторических типа, две природы, две ментальности. И для того чтобы родился один, должен умереть другой.

    Изменения происходят, как правило, только тогда, когда общество оказывается на грани выживания. Когда же все в порядке, человек не склонен меняться. Как менялась Турция? Она воевала с Европой и стала проигрывать, тут она и начала модернизироваться, заметим, очень болезненно. Возьмем русскую историю. Как сопротивляется общество всем изменениям, мы знаем очень хорошо.

    В этой череде изменений есть одна точка, я называю ее модернизационной трансформацией. Она важна для нашей темы. На первых этапах модернизации действительно возникают промышленность, рабочий класс, индустриальная инфраструктура, однако все это существует в рамках прежнего статического качества. Лишь часть общества живет по-другому, динамично — это город, экономические структуры, элиты. Далее, процесс постепенного наращивания нового качества однажды приходит к какой-то черте, точке, когда следующий шаг означает, что большая часть общества становится динамичной. Перелом этот очень опасен. На нем происходят самые болезненные процессы — революции, уничтожение части общества, гибнут целые социальные категории. Точку эту переживают все без исключения общества, проходящие модернизацию, лишь с разной силой накала. Но откуда взялась модернизация как таковая? Что нам показывает история?

    Однажды христианский мир пережил разделение на западный и восточный. Эти процессы стали вызревать с VI — VII веков, а зафиксировались в 1054 году разделением церквей. Внутри христианского целого возникли две стратегии, которые не могли ужиться под одной крышей, что и стало, по сути, причиной разделения. Это различие было осмыслено в богословских терминах. Но, по существу, было различие в понимании мира, в разных мироощущениях. Для западного европейца исход Святого Духа от Сына органичен. Это повышает статус человека, поднимает его и приближает к Богу, а для малоазийского грека, сирийца, жителя Александрии или араба-христианина такое понимание неприемлемо. Не может Святой Дух исходить от отдельного человека, даже если это Богочеловек. Перед нами — коренное разномыслие о природе человека, его статусе, о соотношении отдельного человека и целого, иерархии, тотемически обозначаемой как Отец.

    Итак, произошел раздел. Восточное христианство, как показала дальнейшая история, динамику породить не могло. Какими мы видим православные общества? Византия была завоевана турками и проиграла в истории. Эфиопия — имманентно-статичное общество, там до наших дней доживает почти что каменный век. Грузия, Армения — общества, не блистающие открытиями, они не динамичны.

    Западное христианство породило динамику, и это прежде всего связано с обособлением человеческой личности. Отдельная личность вычленяется из целостности, социального абсолюта, идеологии, культуры, рода, осознавая свою самоценность, исключительность. Она сама начинает принимать решения и нести за них ответственность. Этот процесс пронизывает всю историю западного христианства.

    Перелом произошел в XVI веке, когда начинается Реформация. Развивающийся западный христианский мир подошел к порогу, за которым на северо-западе Европы родилось новое историческое качество, осмысленное религиозно, — образовался протестантизм. За этим последовали войны контрреформации, в ходе которых протестантский мир отстоял себя. И сразу, как только утвердился протестантизм, в Голландии и Англии начинаются промышленные революции. Их буквально захлестывает динамика.

    Протестантский мир тоже не был однородным. Скажем, Германия в силу особых обстоятельств задержалась в развитии. Но в ядре протестантского мира развитие идет очень быстро.

    Получается, что в Европе есть католический мир отстававший и протестантский мир обгонявший. Здесь и разворачивается острая конкуренция за людей и территории.

    В ходе контрреформации католический мир был вынужден меняться, модернизироваться. Он усваивает многие идеи и находки, рожденные в протестантских обществах. Перелом происходит во время Великой Французской революции. Она взломала остатки средневековых отношений и породила резкую модернизацию католического мира, которая на окраинах католической ойкумены идет до сегодняшнего дня. Например, Кастро, коммунистические движения и военные режимы в Латинской Америке — достаточно болезненные сценарии модернизационных процессов глубокой периферии католического мира.

    Зафиксируем: модернизация рождает войны и противостояние с остальным миром. Так, католический мир в лице Габсбургов развернул против протестантов многолетнюю войну, которая потребовала бешеных ресурсов и человеческих жизней. Иными словами, модернизирующееся общество должно себя отстаивать. Почему? Потому, что модернизация дает преимущества в конкурентной борьбе за людей и территории. И, естественно, те, кто лишен этих преимуществ, стремятся противостоять качественным переменам.

    Испания положила все, что она награбила в Латинской Америке, в войны контрреформации и проиграла. Следующая модернизация, начиная с Французской революции, тоже порождает войны. Революционная Франция, создав империю, начинает воевать с остальным миром и особенно с теми, кто ее уже обогнал. Здесь мы сталкиваемся с интересной закономерностью.

    Тот, кто модернизируется, то есть догоняет (протестанты никого не догоняли, в этом смысле их ситуация была уникальной), всегда противостоит лидеру модернизации. Поэтому Франция противостояла Англии. Заметим, что в мировой истории, начиная с XVIII века, закономерность противостояния лидеров мировой динамики и лидирующего догоняющего носит универсальный характер. В исламском мире — то же самое. Ирак оказывается лидером догоняющего блока арабского мира и начинает остро противостоять Америке. До этого Америке противостоял СССР.

    Католическая и протестантская ветви западнохристианского мира к концу XIX века слились в одну протестантско-католическую цивилизацию. На Западе произошла секуляризация: религия стала личным делом каждого человека. Борьба контрреформации давно стала вчерашним днем. Образовались светские общества. Между ними есть различия. Так, Испания, Италия, Англия, безусловно, различаются, но сущностно они едины, различия не принципиальны. Это единение вокруг ценностей динамики, ценностей автономной личности, демократии, либерализма создало новую идентичность — западноевропейскую или евроатлантическую цивилизацию. Она покрывает собой огромную территорию и доминирует, безусловно, потому, что первой стала динамичной.

    В начале ХХ века в модернизационную трансформацию включается православный мир. Начинается, естественно, она гораздо раньше, но перелом падает именно на данное время. Первая мировая война, победа большевиков — и в истории реализуется интересный сценарий: весь православный мир, кроме одной страны, Греции, проходит модернизационный перелом через переход в большевизм. Коммунизм оказался в этом смысле очень удобной идеологией. Да и в Греции было бы то же самое, если бы не английские парашютисты, которые помешали коммунистам прийти к власти.

    Итак, все православные страны оказались коммунистическими, даже монофизитская Эфиопия. В православных странах варшавского блока (Болгарии, Румынии) навязанный Сталиным коммунизм утвердился легко и просто, без всяких эксцессов. В странах католических — Венгрии, Польше, Чехословакии — с кровью, и власть держалась на советских штыках. Православие прямо создано для коммунизма, одно соответствует другому.

    Православный мир, дав яркий всплеск в ХХ веке, к концу века полностью проиграл. Мы стали свидетелями интереснейшего и драматического процесса — ухода с исторической сцены православной цивилизации. Она полностью проиграла.

    Модернизационный перелом — эпоха тяжелая, кровавая и драматическая. Сейчас этот перелом переживает исламский мир. Так называемое исламское возрождение и есть переход исламской цивилизации из средневековья в новое время.

    В чем же специфика модернизационного перехода исламского мира? Здесь реализуются несколько сценариев. Один — построения светского государства и примирения с Западом — реализуют Турция и Египет. Другой — создание жесткого политического режима и противостояние Западу — Иран, Ирак, Ливия. В исламском мире живет и идея религиозного теократического государства.

    Как и полагается, в такую эпоху рождается импульс противостояния с лидерами мировой динамики. Причем эта борьба носит как рациональный, так и иррациональный характер.

    Есть одно фундаментальное противоречие в сознании общества, вступающего на путь модернизации. Оно может быть выражено в суждении: «Наша вера правильная, а пушки неверных лучше стреляют» (корабли, дома, компьютеры, автострады, медицина и социальная защита и т.д. до бесконечности лучше, удобнее, надежнее, интереснее, комфортнее).

    Возникает неразрешимый конфликт между верностью своей цивилизации, переживаемой как главная на Земле и единственно истинная, и эмпирической реальностью, которая по мере глобализации мира грубо вторгается в жизнь. Это интересный и важный процесс, он касается души людей, затрагивает сердце. Сам факт, что наш подлинный и лучший мир кто-то отрицает и не просто, а успешно, вызывает жесточайший протест. Ибо в их успехе кроится прямой вызов и отрицание нашего мира. Заметим: исламские фундаменталисты не взрывают тихих буддистов или язычников. Последние не несут в себе вызов. Протест рождает более могущественный и успешный: почему успех на стороне неверных? Именно поэтому противостояние эпохи модернизационного перехода имеет и иррациональное измерение. Из него всегда находят один-единственный выход: изменяться самому с тем, чтобы успешно противостоять и разрушить противника. Но разрушить можно, только освоив премудрость — вещи, технологии, идеи. А по мере такого освоения незаметно для модернизирующихся само противостояние снимается. Став однажды на путь освоения иного, общество проходит его до конца. Терроризм — лишь момент, лишь эпизод на этом пути.

    Есть такая интересная особенность: культуры очень часто усваивают новое в противостоянии. Противостояние оказывается формой диалога. Психологи знают такую категорию людей, которые осваивают новое через спор; сегодня они ожесточенно спорят с тобой, а завтра повторяют твои слова, как свои. Равно так же ведут себя общества и цивилизации. Скажем, Россия широко заимствует идеи, технологии, военные, политические, административные решения у тех противников, которые ее обгоняли, будь то Речь Посполитая, шведы, Германия или США, и это нормально. Вспомните, где и чему учились дети советской элиты. Они учились в спецшколах английскому языку и становились специалистами по международным отношениям и американской экономике. Еще один универсальный закон: ты активно впитываешь культуру, которой противостоишь.

    В модернизирующихся традиционных обществах возникает конфликт: с одной стороны, нельзя не меняться, иначе окончательно проиграешь, растворишься и исчезнешь, с другой — меняться значит изменять себе самому. Этот конфликт порождает огромную агрессию и желание уничтожить источник изменений.

    Перейдем к миру ислама. В мире мусульманском процессы модернизации начались даже позже, чем в православном мире. Сама модернизация в лидирующих странах исламского мира — Турции и Египте — начинается в тридцатых — сороковых годах XIX века (в России — с Петра). В Турции перелом связан с поражением в Первой мировой войне и неотделим от имени Кемаля Ататюрка.

    В отличие от относительно однородного католически-протестантского мира, исламский мир включает в себя как страны с весьма утонченной культурой (Иран, Турция), так и крайне отсталые, задержавшиеся в историческом развитии общества, такие как Афганистан, Сомали. Для более развитых обществ, веками контактировавших с Европой, таких как Турция, Египет, доступен путь через секуляризацию. А вот уже Алжир по этому пути идет с огромными трудностями. Совсем недавно террористы уничтожали там тысячи людей, чтобы сломать секулярное государство и перевести его на путь фундаменталистского развития. Есть одна интересная тонкость. Кемаль Ататюрк, создавая новую Турцию, заложил в конструкцию интересный политический механизм. Идеология кемализма (которая называется лаицизм) хранится армией, и армия оказывается гарантом неизменности государственного курса. Традиционно армия в Турции — элита в обществе. Еще в османскую эпоху модернизаторы рождались именно в военной среде. Турецкая политическая модель такова: если в рамках нормального политического процесса через выборы к власти приходят традиционалисты, армия приходит и сбрасывает их. На время возникает военное правительство. Иными словами, народ свободен выбирать всех, кроме тех, кто противостоит доктрине секулярного общества. Похожая ситуация сложилась в Алжире и Египте — там военные элиты также являются гарантами секулярной модернизации.

    Но если в Турции обращенность к Европе и курс на секулярное общество имеет широкую поддержку, то в такой стране, как Пакистан, вестернизованная военная элита, получившая образование в английских и американских училищах, оказывается один на один с нищим и возбужденным идеей борьбы за веру народом. Это связано с географическим положением. Пакистан расположен в глубине континента, между чуждой ему индийской цивилизацией и крайне отсталым Афганистаном. Там доживают остатки племенной жизни и военной демократии. Там бедность, низкая грамотность, слабая медицина и т.д. Для этих людей европейская модель жизни — вещь совершенно непереносимая. А есть в исламском мире и гораздо более отсталые страны.

    Так вот процессы, о которых мы говорим, есть порождение трансформации исламского мира. Часть исламского мира прошла критическую точку и стала на путь динамики. Эти общества в противостояние Западу не затащишь. Другие — еще нет. И дело здесь не в богатстве. Скажем, выходец из Саудовской Аравии бен Ладен имеет огромные деньги. Дело в архаической ментальности. Еще в двадцатых годах минувшего века жители Аравии были нищими бедуинами. Но под ними обнаружилось море нефти, и на страну свалились огромные деньги, это же породило динамику развития. Жизнь людей изменилась за полтора поколения невообразимо. Однако, если отсталое общество изменяется слишком быстро, возникают напряжения. Сознание людей не поспевает за сорвавшейся с цепей историей. У одних народов это выливалось в фашизм, у других — в коммунизм. В исламском же мире рождается агрессивный фундаментализм, поставивший целью разрушить мир Запада.

    Поэтому события 11 сентября я вижу как выражение противостояния части исламского мира, связанного с модернизационной трансформацией. Оно может вылиться в затяжную большую войну, как война Запада с коммунизмом, которая имела самые разные формы.

    Если говорить об историческом прогнозе, то режимы, отваживающиеся на поддержку и использование международного терроризма, могут быть подавлены за два-три года, но сама трансформация исламского мира будет продолжаться и неизбежно будет порождать проблемы.

    Масштаб же агрессивности будет зависеть от многих факторов: насколько западный мир будет консолидирован, какую стратегию и какие тактические решения он будет использовать, как подавление крайних будет сочетаться со взаимодействием с разумными силами внутри исламского мира, разумной культурной и информационной политикой, экономической помощью и многого другого.

    Франсуа Миттеран в свое время предлагал «признать, что история движется с собственной скоростью». И Западу прежде всего предстоит осознать, что социально-исторические процессы в разных частях ойкумены имеют свой темп и свою логику развития. И считаться с этим. Иначе быть катастрофе.