Совещание вольнодумцев

Вячеслав Шупер,2003г • 28 февраля 2018
Сократические чтения по географии, состоявшиеся в Старой Руссе, живописнейшем старинном городе в ста километрах от Великого Новгорода, были посвящены проблеме «Россия в современном мире: поиск новых интеллектуальных подходов».


    Первой проблемой, оказавшейся в центре обсуждения, стал вопрос о том, насколько современное западное общество воплощает идеалы открытого общества и, соответственно, может быть путеводной звездой для России. Дело в том, что один из самых важных для политической философии результатов, полученный К. Поппером, состоит в утверждении тождества теории познания и политической теории. Симметрия проблем, рассматриваемых в столь удаленных друг от друга областях знания, проявляется в следующем. В теории познания мы можем ставить вопрос о том, что должно быть источником наших знаний, — опыт, теория, интуиция или еще что-либо, а можем заменить его вопросом о том, насколько надежны наши знания безотносительно к тому, каков их источник. Совершенно аналогично и в политической теории: вопрос о том, кто должен управлять обществом — пролетариат, буржуазия, наиболее достойные его члены и т.д., — должен быть заменен вопросом: каким образом следует управлять обществом?

    Постановка вопросов и, главное, поиск ответов на них предполагают наличие механизмов рациональной критики. По Попперу, метод проб и ошибок является универсальным методом приобретения нового знания от амебы до Эйнштейна. Специфика научного поиска состоит лишь в том, что здесь мы сознательно ищем ошибки, то есть проверяем наши теории на опровержимость. Соответственно, открытое общество мыслится, по аналогии с Большой Наукой, некой идеальной моделью научного сообщества, в которой предполагается максимальное проявление механизмов рациональной критики, не искажаемой ни предрассудками, ни интригами, ни игрой мелких самолюбий или административным произволом.

    Между тем такая трактовка открытого общества представляется все более уязвимой для критики. На предыдущих чтениях уже отмечалось, что Большая Наука не может служить прообразом открытого общества, поскольку в отличие от него не построена на принципе эгалитарной демократии — «один человек — один голос». Более того, Большая Наука рациональна именно потому, что не построена на этом принципе. Глубокий демократизм Большой Науки состоит в равенстве всех перед истиной, а вовсе не во всеобщем равенстве, предполагаемом всеобщим избирательным правом.

    Доклад, прозвучавший на чтениях первым, как бы задал главную ось для дальнейших дискуссий. Основной пафос доклада — в неизбежности глубочайших социальных преобразований при переходе к новому этапу развития человечества. В течение всего времени существования вида Homo sapiens его численность постоянно росла, за исключением относительно кратких периодов, когда она снижалась в результате эпидемий, войн либо иных природных или социальных катаклизмов. Сейчас же происходит переход к стабилизации численности человечества, а возможно, даже к последующему ее сокращению. Этот переход должен завершиться уже в нынешнем столетии, и вполне очевидно, что он повлечет за собой беспрецедентные по глубине социальные преобразования, а невероятно ускорившееся течение исторических процессов связано не только с научно-техническим прогрессом, но и с революционностью происходящего перехода. Революционен же он даже в намного большей степени, чем уже отшумевшие социальные революции.

    Трудно рассчитывать на то, что этот переход будет гладким и безболезненным, или хотя бы на то, что социальные бури обойдут стороной наиболее развитые страны. Страшные звери уже потихоньку выползают из своих нор и начинают, пока еще не слишком успешно, терзать ткань мирового экономического пространства. Не надо думать, что противостоять глобализации — все равно что противиться дрейфу континентов. Процессам экономической интеграции, вопреки распространенным иллюзиям, вовсе не присущ неуклонный прогресс. Напротив, эти процессы носят циклический характер. Чередованию циклов интеграции и дезинтеграции в развитии мирового хозяйства посвятил значительную часть своих исследований замечательный экономгеограф Б.Н. Зимин (1929 — 1995). Им было убедительно показано, что мирохозяйственная система во главе с Англией как главным интеграционным центром сложилась в середине XIX века, и в 1913 году мировое хозяйство было несравненно более интегрированным, нежели полвека спустя, пережив глубочайшую дезинтеграцию не только во время мировых войн, но и в перерыве между ними.

    Мы совершенно напрасно недооцениваем опасности антиглобализма, полагая это движение маргинальным, крайне разношерстным и совершенно несерьезным по своим лозунгам и политическим требованиям. Нельзя забывать, что в 20-е годы серьезные люди точно так же недооценивали опасность фашизма. Действительно, претензии антиглобалистов к современному миру невероятно разнородны и противоречивы. Но вот что пишет С. Гуриев в статье «Враги трудового народа»: «Именно это разнообразие жалоб и создает впечатление, что антиглобалисты не способны объединиться. Однако попробуем «судить по делам». Как ни странно, предложения всех антиглобалистских движений в конце концов сводятся к одному и тому же: любой ценой ограничить трансграничное перемещение капитала (и особенно его переток из развитых в развивающиеся страны). Действительно, заперев капитал в национальных границах (или хотя бы в границах ОЭСР), можно вернуть мир к старому доброму капитализму, в котором все вышеперечисленные проблемы решены. К сожалению, это решение лишает страны третьего мира шансов на развитие и рост. Ведь именно иностранные инвестиции позволяют создать рабочие места с зарплатой выше прожиточного минимума и разорвать порочный круг бедности, отсутствия сбережений, отсутствия инвестиций и низкой производительности. Таким образом, даже самые идеалистически настроенные антиглобалисты помогают протекционистам (бюрократии и профсоюзам развитых стран) в их борьбе против рабочих третьего мира. Цель этой борьбы — любой ценой отстоять права европейских и американских рабочих продолжать получать от $10 до $20 в час (например, в текстильной промышленности), в то время как китайские рабочие могут сделать то же самое за 25 или 50 центов. Гораздо удобней делиться с бедными странами долями процента своих доходов в виде международной помощи, чем дать им возможность на равных конкурировать за рабочие места».

    Таким образом, все более четко вырисовывается одна из главных опасностей, грозящих современному миру, и антиглобализм, с одной стороны, а международный терроризм — с другой, выступают как разные симптомы одной и той же болезни — резко обострившейся конкуренции за ресурсы развития. «Солидарность пролетариев всех стран — это миф, по-видимому, сознательно культивируемый западными профсоюзами. Нет более жестокой конкуренции, чем между американскими и бангладешскими текстильными рабочими. И те, и другие изо всех сил пытаются привлечь транснациональный капитал, разница лишь в том, что первые бьются за богатую жизнь, не желая переучиваться и получать новую, постиндустриальную профессию, а последние отстаивают права на пропитание для себя и своих детей. При этом рабочие в развитых странах активно используют самые нечестные методы конкуренции, а рабочих третьего мира защитить некому, кроме, как это ни парадоксально, ВТО. Именно ВТО (и особенно раунд переговоров, начатый в Дохе) является единственной надеждой бедных стран на доступ к рынкам и, следовательно, инвестициям богатых стран, и именно поэтому ВТО так ненавидят антиглобалисты».

    Дискуссия разделила участников чтений не на сторонников либеральной модели и несуществующего третьего пути, как это могло поначалу показаться, а на тех, кто относит себя к наследникам идей Просвещения, и тех, кто считает, что либо тогда был взят неправильный курс, либо его как минимум надо сменить сейчас. В блистательном докладе С.П. Курдюмова, завершившем чтения, высказывается мысль о том, что «золотой миллиард» страшно оторвался от остального человечества, что в соответствии с законами эволюции сложных неравновесных систем нарастание внутренних различий сверх определенных пределов должно привести к кризису, к выравниванию уровней развития, то есть к деградации условий жизни в наиболее развитых странах. Другим путем к в значительной мере сходным выводам пришел О.И. Шкаратан, склонный видеть в Китае будущего лидера мирового развития, создавшего коллективистскую цивилизацию, возможно, более успешную, чем атлантическая, основанная на индивидуализме.

    С совершенно иных позиций выступали С.П. Капица и А.Г. Вишневский, ожидающие сокращения разрыва между «золотым миллиардом» и остальным человечеством не от того, что совершится откат назад «золотого миллиарда», а от стабилизации остальных миллиардов и от прекращения роста населения в развивающихся странах в результате демографического перехода. Именно это должно создать условия для их развития. Круглый стол по книге А.Г. Вишневского «Серп и рубль: консервативная модернизация в СССР» (М.: ОГИ, 1998) был, конечно же, посвящен прежде всего обсуждению основных идей этой книги. Они состоят в том, что процессы демографического перехода не могут не оказывать самого существенного влияния на социальные процессы и что модернизация в России (отнюдь не единственной страны догоняющего развития) принимала формы, далекие от тех, в которых она протекала в более передовых странах, именно в силу архаичного социального состава населения, изменившегося в большей или меньшей степени лишь к концу ХХ века. В дальнейшем, однако, в водоворот дискуссии вовлекались и другие проблемы, так или иначе связанные с тематикой книги.

    И едва ли в пылу дискуссии был услышан тихий голос А.Д. Арманда, предположившего, что прекращение демографического роста будет сопровождаться переходом общества в совершенно иное состояние, при котором материальное потребление будет все более вытесняться нематериальным. Это уже сейчас происходит в наиболее развитых странах. Вероятно, страны третьего мира, прежде чем встать на путь нематериального потребления, переживут бурный рост потребления материального — им надо этим переболеть, ибо для них это будет именно та «высокая болезнь», которая позволяет вырваться из нищеты и жить с достоинством. Для них бурный рост материального потребления станет таким же этапом в развитии общества, как развитие черной металлургии или других отраслей, от которых постепенно избавляются развитые страны.

    Место России в современном мире зависит прежде всего от того, как мы оцениваем этот мир. Даже рассмотрение проблем самой России наиболее плодотворно именно в мировом контексте, на что указал в выступлении на круглом столе С.П. Капица. Участников чтений можно условно подразделить на монистов и дуалистов, исходящих, соответственно, из существования единого пути цивилизационного развития и наличия двух совершенно различных цивилизаций. В отличие от философии, здесь нет, тем не менее, непроходимых естественных преград, разделяющих эти два подхода. Дуалисты правы, утверждая, что заимствование техники жизни вовсе не обязательно сопровождается заимствованием ценностных систем. Да, действительно, Китай не создал никакой особой велосипедной цивилизации и идет тем же путем автомобилизации, что и все прочие страны, но в Китае осужденных казнят на переполненных стадионах, чего в нашем отечестве не было даже в самые страшные годы массового террора.

    Однако никогда не следует забывать историю тех североамериканских индейцев, которые заимствовали колесо как полезное техническое нововведение, позволявшее «повысить эффективность» кочевого образа жизни. При этом применение колеса потребовало строительства дорог, а последнее — перехода к оседлому образу жизни. Исключительное своеобразие японской культуры не стало непреодолимым препятствием для использования таких социальных технологий, как представительная демократия, разделение властей и многое другое. Национальное своеобразие, хваленый коллективизм, которые на протяжении нескольких десятилетий были важнейшим фактором развития японской экономики, к концу ХХ века превратились из преимущества в недостаток. Это относится прежде всего к такому социальному институту, как система пожизненного найма, что блестяще показал кризис «Ниссан». После приобретения «Рено» 37,5 процентов акций этой терпевшей финансовое бедствие компании во главе ее был поставлен французский топ-менеджер Карлос Гон, сделавший то, о чем не мог даже помышлять ни один его японский коллега. Он закрыл сразу несколько нерентабельных заводов и уволил их персонал.

    Менее чем через два года «Ниссан» стала приносить прибыль, а Гон, что значительно важнее для нас в аспекте дискуссий о монизме или дуализме цивилизационного развития, стал в Японии национальным героем. В этой культуре успех, кстати говоря, ценится еще выше, чем в американской. Существуют и еще более убедительные примеры: на наших глазах весьма успешно развивавшиеся Южная Корея и Тайвань перешли от довольно омерзительных тоталитарных режимов к демократии именно в западном понимании этого слова, причем во главе упомянутых стран встали недавние диссиденты, подвергавшиеся жестоким репрессиям. Совсем как в самом сердце Европы!

    Впрочем, всякая аналогия хромает, а примеры ничего не доказывают. Мы можем только напомнить еще раз, что развитие экономики в сколько-нибудь длительной перспективе требует раскрепощения личной инициативы, а последняя — свободы личности и уважения прав человека. Именно в этом — и, к сожалению, только в этом — кроется причина успехов западных идей экономической и политической свободы и уважения прав человека, которым сам Запад следует, увы, далеко не всегда. Однако нам было бы лучше критиковать именно сам Запад, а не его принципы. Мы должны вдохновляться словами отца Тейяра де Шардена: «От одного края света до другого все народы, чтобы остаться человечными или стать таковыми еще больше, ставят перед собой упования и проблемы современной Земли в тех же самых терминах, в которых их сумел сформулировать Запад».